скептики унынье сычье: нынче, мол, не взять и далеко лежит. Если б коммунизму жить осталось только нынче, мы вообще бы перестали жить.
Лучше всяких «Лефов» насмерть ранив русского ленивый вкус, музыкой в мильон подъемных кранов цокает, защелкивает Курск. И не тщась взлететь на буровые вышки, в иллюстрацию зоо́логовых слов, приготовишкам соловьишки демонстрируют свое унылейшее ремесло. Где бульвар вздыхал весною томной, не таких любовей лития,— огнегубые вздыхают топкой домны, рассыпаясь звездами литья. Речка, где и уткам было узко, где и по колено не было ногам бы, шла плотвою флотов речка Ту́скарь: курс на Курск — эСэСэСэРский Гамбург. Всякого Нью-Йорка ньюйоркистей, раздинамливая электрический раскат, маяки просверливающей зоркости в девяти морях слепят глаза эскадр. И при каждой топке, каждом кране, наступивши молниям на хвост, выверенные куряне направляли весь с цепей сорвавшийся хао́с. Четкие, как выстрел, у машин эльвисты. В небесах, где месяц, раб писателин, искры труб черпал совком, с башенных волчков — куда тут Татлин! — отдавал сиренами приказ завком. «Слушай! д 2! 3 и! Пятый ряд тяжелой индустри́и! 7 ф! Доки лодок и шестая верфь!» Заревет сирена и замрет тонка, и опять засвистывает электричество и пар. «Слушай! 19-й ангар!» Раззевают слуховые окна крыши-норы. Сразу в сто товарно-пассажирских линий отправляются с иголочки планёры, рассияв по солнцу алюминий. Раззевают главный вход заводы. Лентами авто и паровозы — в главный. С верфей с верстовых соскальзывают в воды корабли надводных и подводных плаваний. И уже по тундрам, обгоняя ветер резкий, параллельными путями на пари два локомотива — скорый и курьерский — в свитрах, в кепках запускают лопари. В деревнях, с аэропланов озирая тыщеполье, стадом в 1000 — не много и не мало — пастушонок лет семи, не более, управляет световым сигналом. Что перо? — гусиные обноски! — только зря бумагу рвут,— сто статей напишет обо мне Сосновский, каждый день меняя «Ундервуд». Я считаю, обходя бульварные аллеи, скольких наследили